А я преупреждала.

[Aliena19]

Название: Неличный дневник Учихи Саске
Автор: Aliena19
Бета: с первого по одиннадцатый день авитаминоз, с двенадцатого e.nara
Персонажи: Саске/Наруто или наоборот (тут это совсем неважно) и все остальные жители Конохи
Жанр: general
Рейтинг: PG дальше - выше
Состояние: закончен!
Отказ от прав: отказываюсь
Размещение: связаться со мной
Предупреждение: возможный ООС Саске
Предупреждение2: ! Фик родился под большим влиянием "Любимый ястреб дома Малфоев" sillygame. Плагиата, конечно, нет - это произведение вообще по другому фэндому написано, а жанр дневников придуман давно, НО стиль позаимствован именно оттуда, посему все это эксперимент.
От автора: Фик будет выходить параллельно с Мотыльками, пока меня что-нибудь еще е стукнет. Я стараюсь учиться, и мне очень нужны ваши комментарии.

День первый - шестой

День первый.

Меня убедительно попросили вести дневник. Говоря честнее и проще – заставили. Эдакое средство контроля – потом мои записи будут сверять с показаниями Анбу и выявлять по психологическому портрету, способен ли я спланировать многоуровневый заговор по осуществлению мести Конохе. Идиоты. Их деревеньку уже трижды чуть с лица земли не стерли. Да они самого никудышного шпиона у себя под носом не разглядят.

Как выразилась Хокаге, «это мера предосторожности». Как буркнул за ее спиной Какаши, «чтобы со скуки не помереть». Правду у нас никто не любит. За правду наказывают – чаще всего долго и весьма болезненно. Бывшему сенсею повезло: он умотал раньше, чем эта грозная фурия с двумя арбузами вместо груди закончила орать что-то про дополнительные миссии и лишение премии. Я не был так удачлив, так как мне убегать было некогда, некуда и незачем. Говорят, отрицание – защитная реакция организма.

День второй

На улице жара. Все двигаются, как медузы на поверхности воды – медленно и лениво. Мозги ощущаются точно также – желеобразной массой, не способной на такие подвиги как мысли. Псина Инудзуки развалилась посреди дороги, высунула язык и лежит себе, а остальные пусть ее обходят аккуратненько. Наш «проблематичный» гений третий час играет в сеги с белоглазым. Судя по скорости, с которой они делают ходы, игра затянется еще, как минимум, на полдня. У Абураме все жуки разбежались. Он расстроен, но я солидарен с несчастными насекомыми – жить хотят все, помирать от удушья под всеми этими тряпками – никто. Жучки сделали правильный выбор: предпочли спасение верности. Интересно, а вот их судить за это будут?

Разговаривать не получается, думать – тоже, получается только нести какой-то бред. Любое движение представляется очередной изощренной пыткой, созданной извращенной фантазией наших ненаглядных старейшин. После длительного знакомства с Орочимару, недолгого, но крайне насыщенного с Пейном, я убедился: к власти стремятся одни извращенцы. Или идиоты. Только что пронесшийся оранжевый ураган относится ко вторым. Хотя, может, после стольких лет общения с такими-то учителями в нем появилось что-то и от первых.

Я даже рад, что мне не дают миссий. Хокаге тогда так красиво изогнула бровь, будто ежедневно это действие перед зеркалом отрабатывала, и сказала: «А вы еще на что-то надеетесь?». Откровенно говоря, да, я надеялся. Но уж конечно не на разрешение выполнять задания селения. Теперь если мне и прикажут сделать какую-то работу, то это будет мытье классов в здании школы или еще что-нибудь похлеще. Спешите видеть: Учиха Саске – гениальный уборщик. Нет уж, увольте, такого не надо.

Жара убивает. Только Узумаки может бегать по всей деревне, как заводной. В двенадцать лет я не понимал, удивлялся и задавал вопрос «И откуда только силы берутся?». Сейчас я понимаю, молчу, но все еще удивляюсь. У него это уже давно вошло в привычку – удивлять всех вокруг: рыжего, белоглазого, извращенца, старуху. Даже всезнающего, всепонимающего Копирующего. Он тоже удивляется, просто делает вид, что сам обо всем давным-давно догадался. Почему я должен быть исключением?

День третий.

Узумаки приперся с утра. Завалился ко мне домой с грохотом, воплями, солнцем и запахом рамена. Пришлось вставать. Вышел, смотрю – точно: притащил свою червякообразную гадость. Думает, что если он готов есть ее круглые сутки, то и все должны приходить в неземной восторг, чуть услышав этот божественный аромат.

А может, я не люблю рамен, может у меня на него аллергия. Может меня выворачивает от одного вида этой лапши, и я не могу, не желаю, не способен физически, не в состоянии эмоционально выносить это. Может, я ненавижу, до желчи, до скрюченных пальцев, ненавижу эту чертову Коноху. Может, его гребаное благородство у меня уже в печенках, в гландах, в глотке сидит.
А он раскачивается на стуле, ногами болтает и лыбится. Я сажусь и ем. Будто у меня когда-то был выбор.

День четвертый.

Повел меня в гости ко всем старым знакомым. Довольный, как кот, объевшийся сметаны, гордый такой. Цезарь вернулся в Рим. Только лаврового венка не хватало. А я в качестве трофея.

Время безжалостно. Оно не предупреждает, не спрашивает разрешения. От него не дождешься любезностей, оно не проявит милосердия. Оно приходит и меняет все, до чего дотрагивается: стирает детские улыбки, как пыль со старого шкафа, заставляет выцветать глаза, рисует морщины. От тебя ничего не зависит, ты ничего не контролируешь – просто щепка, песчинка, невесомая былинка, крохотная царапинка на камне. Вот сегодня ты здесь – спишь, дышишь, живешь – а завтра тебя уже нет, и никто не оглянется, не вспомнит про хмурого мальчика с насупленными бровями, у которого в жизни было две всего цели.

Этого не избежать. В рассуждениях Хьюги явно есть здравое зерно. Он, кстати, официально назначен наследником главной ветви. Клан успешно проглотил свою гордость и выбрал наиболее практичный вариант. Какой из этой девчонки лидер? А Нара, так вообще, - помолвлен. Кто бы мог подумать, что он первым оденет на себя хомут. Когда я высказал эту мысль вслух, Какаши только лукаво усмехнулся, не отрываясь от очередного порноромана. Его лица, разумеется, по-прежнему не видно, но готов поклясться, что он тихонько подхихикивал у себя под маской. Лентяи, философы, фаталисты – они все уже другие, они ничего не могут поделать. Изменения необратимы – будь это новый статус или новая морщинка в уголке глаза. Неважно.

А вот Наруто не фаталист и, тем более, не философ. Он ведь в принципе рассуждать не способен. Он просто прет напролом, ни о чем не задумываясь и никого не спрашивая. Ему плевать, что там у большинства, он не в курсе, какие существуют законы. Что ему время? Он все так же бегает за Сакурой и получает от нее тумаки, все так же ест свой рамен на завтрак, обед и ужин, все так же любит оранжевый цвет и кричит, что станет Хокаге. Правда, теперь в этом никто уже не сомневается. А он и не замечает. Его привычки вросли в него корнями, их уже не выдрать, не выкорчевать. Я точно знаю – я четыре года пытался.

День пятый

«Потому что у тебя была цель, а у него мечта». Это Какаши так ответил на якобы не заданный мною вопрос. Ненавижу, когда он так делает. Спрятался за маской, книжкой, седой шевелюрой и насмешливо-вежливыми фразами. А все, чтобы к нему не лезли, что же сам суется, куда не просят? Психолог недоделанный.

Сижу на веранде и пишу. Заметил уже шестерых Анбу. Неужели они в самом деле думают, что это остановит меня, если я решусь уйти? Даже обидно немного. Не сумели, когда мне двенадцать было, не сумеют и сейчас. И плевать на браслеты.

Сегодня приезжал Пустынник. «С дружеским визитом к правителю страны-союзника». Уж не знаю, с дружеским там или недружеским, но Наруто пока точно еще не правитель, так что формулировка явно подкачала.

День шестой

Лучший обзор на деревню открывается со скалы Хокаге. Залезть сюда без помощи чакры – неплохая тренировка. Здесь тихо и спокойно. А еще тут вряд ли станут меня искать.

Смотришь вниз, и все селение как на ладони. Домики крошечные, как игрушечные, люди-муравьишки снуют туда-сюда. Коноха.
Узумаки верит, что где-то в глубине души я нежно и трепетно люблю свой дом, потому как, по его логике, дом по определению нельзя не любить. Какую бы боль тебе твоя родина не причинила, ты все равно стерпишь и простишь, потому что твоя. Потому что с молоком матери всосал эту преданность, потому что ты с этим связан – кровью, потом, умом, сердцем – накрепко, намертво, так, что отодвинуться больно.

Это так бы сказал Наруто, если бы умел внятно изъясняться, а так он просто неуклюже потирает шею рукой и улыбается, а глаза у него, как две щелочки.
Глупость все это. Чушь, которой набили его пустую башку наставники. Он просто влюблен, давно и безответно, и как любой влюбленный наивно полагает, что все должны проникнуться к его распрекрасной-расчудесной Конохе такими же чувствами. Бесит. Справедливая и мудрая, она первая кинет его в волчью пасть, если прижмет. А он и сопротивляться не будет. Кретин.

Пока я был занят писаниной, кретин выпрыгнул из-за моей спины – и не спрашивайте, как он меня отыскал – и сбил с насиженного места. Ясно дело, покатились мы оба. Потом я решил донести до него свое отношение к ситуации. Доносил долго и вдумчиво, пока не кончилось дыхание и стало лень двигаться. Мы разобрались, где чьи конечности, и, молча, уселись рядом. Вечер уже, и настроение такое умиротворенное, безмятежное. Узумаки вздыхает удовлетворенно и говорит:
- Красиво, да?
Я только фыркнул. Это он опять про свое село, будь оно неладно.
- Хорошо так, будто ничего больше и не надо. Лишь бы все жили, как сейчас.
У него голос при этом такой был… Даже описать сложно. Тихий-тихий, словно он боится разрушить момент лишним словом или слишком громким звуком. А глаза так и сияют.
Мы еще долго сидели. Точнее сказать, сидел я, а он лежал сбоку и посапывал. А я смотрел на закат и слушал его дыхание.
Они его не стоят.

День седьмой - одиннадцатый

День седьмой

Сегодня чудно пообщались со старейшинами. Мне практически в открытую заявили, что если Страна Звука потребует меня выдать, они это сделают, не задумываясь. И, безусловно, исключительно из соображений безопасности населения. Наша беседа выглядела примерно так:

- Совет Страны Звука, по слухам, очень недоволен вашим решением вернуться на родину. Они могут попытаться обвинить вас в ренегатстве и потребовать суда.
- Я догадываюсь.
- Мы хотим, чтобы вы знали, что если подобная ситуация создастся, то велика вероятность, что мы не сумеем изменить ее в вашу пользу.
- Не сомневаюсь.
- Вы понимаете, что как предатель деревни вы не можете рассчитывать на защиту и поддержку с нашей стороны?
- Да.
- Это хорошо. Мы также надеемся, что вы полностью осознаете свое положение и не станете предъявлять какие-либо требования.
- Разумеется.
- Прекрасно. Тогда это все.
- Наруто знает?

Тут они развели бурную деятельность по раскладыванию и перекладыванию своих бумажек, сопровождая всю эту активность невнятным бормотанием.
Из этой внезапно проявившейся легкой формы старческого маразма я сделал следующие выводы:
1 Наруто ничего не знает
2 Старейшины боятся его вмешательства

Как логичное следствие из двух предыдущих пунктов я принял решение так и держать Узумаки в блаженном неведении. Меньше знает – крепче спит.

Возвращался домой – ноги сами понесли в раменную. Картина предстала мне очень милая, я бы сказал, почти трогательная. Сейчас закрываю глаза и так и вижу. Наруто, как всегда, уминает свою лапшу за обе щеки и болтает без умолку. Удивительно, как только не подавился еще. Бандана съехала слегка, челка на лоб падает. Пустынник сидит рядом и смотрит. И улыбается. Тарелка у него до сих пор полная.

Я разворачиваюсь и выхожу. Меня мутит от запаха чертовой лапши. Но это даже к лучшему.

День восьмой

Вокруг меня столько добрых, честных и абсолютно бескорыстных людей. Ни тебе ультиматумов, ни тебе шантажа, даже выгоды никакой не ищут – ничего для себя, все для меня, раненого, но несломленного потомка великого клана Учиха. Уже просто не знаешь, куда деваться от их удушающей заботы.

Сакура ежедневно ужины таскает. Хорошо, что хоть не пристает больше, только вздыхает и глаза отводит. Поумнела, что ли? Этот бледный вообще, видимо, поставил себе целью замучить меня своими расспросами до смерти. Очень его интересует, что же во мне есть такое, из-за чего Наруто четыре года как одержимый был. Я как в Коноху вернулся, он мне первым делом и объявил что, собирается выяснить это и, цитирую, «тоже создать со мной дружескую связь». И при этом так гадко-сладко улыбнулся. Очень хотелось, конечно, добавить фиолетово-желтых оттенков его бесцветной физиономии, но я решил, что удовольствие не стоит последующих за ним проблем. Впрочем, отвечать на эту околесицу тоже не было желания. Во-первых, с чего это я вообще должен с ним разговаривать, а, во-вторых, я так не определился: то ли он полный псих, то ли не в меру проницательный ублюдок. Его мерзкая лыба намекала, что второй вариант ближе к истине.

Хокаге выглядела угрожающе, но не настолько, чтобы у меня возникли опасения за собственную шкуру. Даже милостиво взяла мое лечение под свой железный контроль. Теперь раз в неделю я обязан являться на осмотр под ее не всегда ясны очи.

Чувствую себя мухой, угодившей в банку с вареньем. Бейся, не бейся – без толку: лапки склеились, крылья увязли в липком сиропе из чужой показной доброты. Все приторно любезны и тошнотворно предупредительны. Уровень сахара в улыбках медсестер явно зашкаливает: кажется, вот-вот получу передозировку глюкозы.

Вот только если мнимое великодушие раздражает, то от подлинного – я готов выть.

День девятый

Забудьте все, что я писал ранее. Забудьте и не вспоминайте. Как бы они ни старались похоронить меня под весом своих нежных душ и золотых сердец, до Наруто им безнадежно далеко. Он у нас первый во всем и всегда. Без исключений.

Так бы и удавил гада. Мученик хренов. Повесьте ему кто-нибудь обруч над головой, чтобы и внешне статусу соответствовал.

Пальцы от злости дрожат так, что ручку не удержать. Сейчас расскажу. Начиналось все вполне безобидно: Узумаки поплелся со мной на очередную проверку в больницу. Бросил своего рыжего дружка ради этого. Я возражать не стал, он даже удивился: в кои-то веки я не упираюсь и не веду себя «как упрямый осел». Это он меня так назвал. Я, конечно, мог указать, кто тут на самом деле осел, мог бы предъявить с десяток весомых причин, по которым сегодня – и только сегодня – я не против его надоедливого общества, в конце концов, мог бы просто послать на все четыре стороны, но так ничего и не сделал. Теперь жалею. Его мало послать, нужно было еще и надавать перед этим… гостинцев. Чтобы хоть иногда башкой своей тупой думал.

Ладно, что-то я отвлекся. Все шло, как обычно. Дуры-медсестры, «разденьтесь, пожалуйста», опять ухмылочки, руки их холодные на теле. Ничего нового. А потом одна из этих недо-медиков возьми да и продемонстрируй нереальный уровень своего интеллекта. Для тех, кто мои записи анализирует, хочу уточнить: нереальный в том смысле, что неясно, как она в принципе работу получила, не то что должность в больнице. Куда смотрит Хокаге? Мне иногда кажется, что для женской половины населения, не обремененной излишними мозгами, госпиталь – это последний шанс подцепить ухажера. Вдруг инвалид какой-нибудь от отчаяния совсем голову потеряет. Они его схватят тепленьким, под белы руки и под венец. А потом уж и на состояние аффекта не спишешь.

В общем, эта идиотка водила своими пальцами по шраму на плече, якобы проверяла, как идет заживление, а потом наклонилась ближе и промурлыкала: «Учиха-сан, у вас такая нежная кожа. Удивительно высокая чувствительность». Все это было произнесено с неудачной попыткой томного придыхания. Прямо мне в ухо. Меня аж передернуло, гляжу на Наруто, а он стоит то ли растерянный, то ли злой, кулаки сжимает. Взгляд мой поймал, фыркнул презрительно, отвернулся и вдруг как окаменел. Глазища распахнулись, рот открывается, а слов нет, только хрип какой-то, будто от нехватки воздуха.

Я сначала понять не мог, что случилось. Проследил, на что он пялится, и сам как истукан застыл. Я, оказывается, пока переодевался, браслет немного сдвинул, и синяк от него на запястье теперь был хорошо виден. На него-то этот кретин и таращился. До меня тогда сразу и дошло, что за выражение у него в глазах было. Шок, ужас и вина.

Обычное ведь дело, ну, натерли кольца эти кожу, можно подумать, смертельное ранение. Да если б они не подавляли расход чакры, меня бы казнили бы на следующий день после того, как я в деревню вошел, не разбираясь. Безопасности ради. И ничье заступничество не помогло бы. А он… винит он себя, видите ли.

До сих пор успокоиться не могу. В такую ярость пришел, а он ресницами хлопает, лепечет:
- Саске...

Я тут же из комнаты рванул. Недоумок. Живет в своем мирке с розовым небом и облаками из сахарной ваты и верит, что за ошибки никогда и ничем не придется платить. Вокруг него никто не виноват. С чего им? Это не его с детства ненавидели и обходили стороной, это не ему лгали, не его использовали. И, конечно, кто - кто, а я уж точно ничего не сделал. Абсолютно непогрешим и совершенно невинен. Это ведь не я предал свою родину, это не я сбежал к врагу, и это не я продырявил ему грудь, не я ранил его друзей, не я оскорблял и унижал его при каждой встрече, не я пытался уничтожить его жизнь, его мечту, его дурашливую улыбку, сломать его волю, веру, веру… Не я… Зачем меня винить? Узумаки все возьмет на себя. Ему несложно. На его плечах уже все селение, ничего не изменится, если прибавить к грузу еще и жалкий, грязный, изорванный комочек под названием «Вина Учихи Саске». Он отберет, не спрашивая, и сам понесет. А то, что ссутулится чуть-чуть, так кто же заметит?

День десятый

Они едут.

Вызвали к Пятой. Она только сейчас узнала о моей беседе со старейшинами и решила сообщить, что обо мне думает. Все-таки не зря ее Хокаге сделали. Наверное, объем ее легких не уступает объему груди. Орать без остановки пятнадцать минут – это вам не шутка. Зачем только ей это понадобилось? Уместить две мысли «я - идиот» и «она этим не довольна» можно было и в одном предложении. Только воздух зря сотрясает.

Они уже едут, будут на месте не сегодня-завтра. А за этим последуют бесконечные словесные баталии, так как Хокаге объявила, что, во-первых, она сдаваться не намерена, а, во-вторых, мое мнение по этому вопросу ее не колышет. Я ответил, что мне плевать. Какаши сказал подумать о Наруто. Я промолчал. Думать о Наруто не хотелось. Но это был аргумент. Затем мы долго обсуждали, кто и что должен сказать в мою защиту. Я предложил на время визита звуковиков отправить Узумаки на миссию. При этом брови Пятой поползли вверх, а Хатаке с минуту так пристально вглядывался в меня, словно потерял что-то, а теперь ищет это.
- Вы что, - говорит Пятая, - действительно хотите, чтобы Наруто не вмешивался?
- Да, - отвечаю, - разве вас не волнует, в какие неприятности он может влезть, если останется?
- Меня-то волнует, - она, кажется, во мне дырки решила просверлить, вон даже вперед подалась, - я удивлена, что это волнует и вас.

Я снова промолчал. Что тут скажешь? И так все понятно.

День одиннадцатый

Надвигается гроза.

Не люблю это ощущение: когда нет еще ни грома, ни молний, но воздух уже как-то загустевает, тяжелеет, давит. Чувствуешь неотвратимость на кончиках пальцев. Могучую, всесильную неизбежность. Она, как горная река, подхватывает тебя и уносит, а ты барахтаешься, захлебываешься, кричишь, но чем сильнее сопротивляешься, тем скорее пойдешь ко дну.

Небо разрезала первая молния. А за ней раскат грома, пока еще глухой, по ушам не бьет.

У нас в саду росло дерево: высокий, раскидистый ясень. Мне очень нравилось забираться на его ветки и прятаться там, пока взрослые искали меня по всему дому. Но однажды его ствол молнией раскололо надвое. Грустно было. Все вокруг зеленое, живое, пахнет, шелестит, а этот ясень стоит черный, застывший. Безмолвный памятник чувству юмора судьбы. Мама говорила, он рано или поздно погибнет и засохнет окончательно, а я хоть и знал, что она права, но срубить ясень все равно не позволил. Скорей всего, он и, в самом деле, развалился бы на части, если бы не кряжистый дубок, росший совсем рядом. Одна половина умирающего дерева привалилась к этому дубу и так и осталась в таком положении. А весной они оба зазеленели.

Тяжелые капли забарабанили по крыльцу. Говорят, что первая падает на дурака.

Так вот это не благодарность. Это подсознательное желание выжить. Я ведь паразитирую на нем, оплел его, как лиана, и близко никого не подпускаю. Мне уже почти все равно. Но все крохотные частички этого «почти» заключены в нем. Никакой романтики или возвышенности. Я просто сдохну без него. Коротко и ясно. Зато правда.

Дождь идет.

День двенадцатый - пятнадцатый

День двенадцатый

Ожидание медленно, но неуклонно сводит всех с ума. Сакура мечется из угла в угол, как кошка, потерявшая детенышей. У нее ведь жизнь и без того так и кипит - аж целых два поклонника выискались: бледный и толстобровый. Соперничество между этими несчастными сейчас в самом разгаре: угли пылают, меха раздуваются, железо бьется о железо. К ним даже приближаться опасно – обожжешься.

Это понимают все, дураков среди ниндзя нет: такие здесь просто не задерживаются. Рано или поздно – и скорее рано, чем поздно – все дураки отправляются в гостеприимные объятия сырой землицы под выспренные речи и скупые слезы оставшихся в живых.

Так что никто не вмешивается. Да и незачем. Сакура радуется тому, что в кои-то веки бегают за ней, а не от нее. Толстобровый радуется лишнему поводу продемонстрировать силу юности. Чему радуется бледный - непонятно, но ухмылку к его физиономии приклеили намертво.

Я радуюсь отступившей духоте, дождю и восхитительной возможности поставить точку.

Количество бутылок на столе у Пятой стремительно растет. Какаши позабыл про свои романы. Целый день ходил хвостом за Хокаге и так ни разу и не открыл – книжечка в оранжевом переплете напрасно ждала своего часа в кармане широких дзенинских штанов. При этом выражение лица у Копирующего было, как у благородного страдальца, смиренно идущего за своими мучителями в камеру пыток. Я ему даже слегка посочувствовал: такое испытание силы воли проходит не каждый.

Сакура сидит у стола Пятой и выстукивает ногтями какой-то странный, немного нервный ритм. Шизуне неодобрительно косится на склянки, комфортно расположившиеся поверх документов, но молчит. Это показатель.

Все замерло, потрескивает, искрится, сейчас зазвенит. Сакура уронила папку с чьим-то личным делом. Хокаге чертыхнулась. Какаши поднял бумаги. Движения у него порывистые, смазанные. Шизуне все еще молчит.

В записях полный сумбур, но внутри все кристально чисто и пусто, как в квартире, из которой выехали хозяева. Подашь голос – эхо будет.

Кажется, что-то снова упало.

День тринадцатый

Сижу на кухне и расписываю свои злоключения в духе романов, которые девицы типа Хинаты прячут под подушкой, а потом тайком поливают горючими слезами истерзанные страницы. Вот он я - живое воплощение трагического героя. Осталось только отрепетировать взгляд, полный неземной тоски, и выражение лица «печаль на благородном челе», и все – можно покорять подмостки. А почему бы и нет? Впервые стану марионеткой осознанно и по доброй воле.

Надо бы пообедать, но аппетита совсем нет. Пью чай и поглядываю на стул напротив. Когда мне только выделили это жилье, тут все было в единственном экземпляре: стол один, кровать одна, стул тоже один. Беглому ниндзя на большее рассчитывать не приходится. Наруто обследовал всю квартиру минуты за три, проворчал что-то про «жалких скупердяев» и смотался. Вернулся через полчаса с потрепанным стулом и видавшей виды табуреткой. Ему, видите ли, неудобно есть рамен, сидя на подоконнике. Порывался еще отдать мне кресло, но я пригрозил вышвырнуть его вместе со всей его мебелью прямо в окно. Он вздохнул, обозвал меня идиотом, но ночных вылазок по перетаскиванию своих предметов интерьера в мое жилище делать не стал. И на том спасибо. Тем более что, судя по частоте его визитов ко мне, это был и его единственный стул.

Чай остыл, а кипятить воду снова неохота. Рассматриваю медленно кружащиеся чаинки и вспоминаю события сегодняшнего дня. Из звуковиков пришло человек тридцать: верхушка и небольшой отряд, явно на случай проявления открытой агрессии. Предусмотрительно, ничего не скажешь, вот только вряд ли это им поможет.

Не знаю, чего все ожидали от их появления. Небеса не разверзлись, грома с молниями тоже не наблюдалось, даже без фанфар обошлись. Тихо встретили, без лишних слов проводили к Хокаге, сразу же дали понять, что уйдут они с пустыми руками. Ни пылающих взоров, ни громогласных заявлений. Сугубо деловой подход. У Пятой прекрасно получилось изображать уверенность, которой она не испытывает. По крайней мере, звуковики купились. И обозлились. Второй акт разыгрывающейся комедии отложен до завтра. Зрители и участники могут покинуть свои места.

День четырнадцатый

В детстве всех учат делиться. Идти на компромисс. «Дай мне своего мишку, а я за это разрешу тебе поиграть с моим мячиком». И вот несчастный карапуз стоит, надув губы и нахмурившись, поглощенный необходимостью впервые в жизни выбирать. Между желанием получить чужое и нежеланием делиться своим. И почти всегда обычное детское любопытство побеждает, заставляя нехотя, с сомнением, но все же передать свою игрушку в чьи-то незнакомые жадные руки. Хорошее, кстати, слово «передать», точное.

Счастливые родители погладят своего ребенка по голове, довольные тем, какой добрый и щедрый у них малыш. А малыш будет кукситься и ревниво смотреть, как какой-то другой мальчик радостно возится с его вещью. Он не поймет, почему от этого зрелища внутри становится холодно и противно, не поймет и забудет. А когда вырастет, все вокруг станут называть это сделкой или взаимовыгодным обменом. Но никто так и не объяснит ему, что тогда, много лет назад он совершил первое предательство в своей жизни.

Я никогда не умел делиться. Поэтому сегодня чуть не прибил Казекаге.

Он заявился в кабинет Пятой, как к себе домой, поздоровался и с ходу выдал, что я могу рассчитывать на его поддержку и он собирается выступить в мою защиту. Будто объявил, в какое время будет подан обед – такой будничный у него был тон. Руки на груди сложил и в окно смотрит. А затем он ко мне повернулся, и меня как кнутом обожгло. Дошло. Купить решил, сука. Просто так ему Узумаки вовек не заполучить, вот он и решил другую тропку поискать.

- Спасибо, - говорю, - я обойдусь без твоей помощи.
Пятая на меня зашикала. «Ты что несешь?» - шепчет. А у Пустынника глаза вспыхнули, искривился весь.
- Ты не в том положении, чтобы выбирать, - И скалится, ублюдок. Я слова не успел сказать, Хокаге опять встряла.
- Спасибо, Гаара, это очень великодушно с твоей стороны.
А эта сволочь просто кивнула в ответ, даже не оборачиваясь к ней. Лицемер чертов. Мне кричать хотелось. Неужели они не видят, неужели ничего не понимают? Разинули рты и преспокойно проглатывают весь тот розовый кисель, что он им скармливает. И не давятся ведь. А под красным шелком слова «великодушие» скрывается всего лишь уродливая, убогая попытка добиться желаемого, жалкий подкуп.
- А может, великодушие нашего дражайшего Казекаге небескорыстно, - Меня уже слегка потряхивало от ярости. – Может, он надеется на ответную услугу…

Он, кажется, даже онемел от бешенства. Я надеялся – не выдержит, бросится. У меня ногти в ладонь впились до алых полумесяцев, так пообщаться с ним хотелось. Но нет. Еще пару минут взглядом меня жег, дергался, я думал, сейчас взорвется, а он внезапно сник, скукожился как-то. Плечи опустились, сам в пол смотрит. Потом на меня взглянул, а глаза у него усталые, тусклые, как у человека, слишком долго боровшегося с неизлечимой болезнью.

Он плечами повел, будто зябко ему, рукав поправил и к двери направился. Уже за ручку взялся, а потом вдруг обернулся и выплюнул:

- Ты думаешь, здесь хоть кто-то еще на что-то надеется?

Сказал и вышел из комнаты. А мне осталась захлопнувшаяся дверь, натянутая леска тишины и осознание, что, видимо, это я ничего не вижу и совсем ничего не понимаю.

День пятнадцатый

Волки живут в стаях, разве нет? Этот, очевидно, нет.

Мы с Шикамару возвращались домой после очередной разборки со звуковиками в апартаментах Хокаге. Я шел к себе, а ему было по пути.

День ласковый какой-то был. И солнце, и дорога, и воздух мягкий такой, бархатный. И все кажется таким чудным и мирным, что почти веришь в это. Хорошо, правда, хорошо. Такие моменты, они как четырехлистный клевер: редкие и ценные, заполучить сложно, а сохранить и вовсе не удастся. Зато, когда они попадаются тебе на пути, считай – повезло. Смакуй зеленую горечь, живи, наслаждайся, пока злая старуха-реальность не двинет тебе своей чугунной сковородкой.

К сожалению, сегодня сковородка прилетела намного раньше, чем я рассчитывал.

Их было не слишком много, но шум стоял такой, что хоть уши затыкай. Весь состав Анбу, напившийся до синих чертей в каком-нибудь кабаке, и то тише вести себя будет. А это дети просто. Будущее наше. Следующее поколение бесстрашных шиноби, которое в данный момент на практике познавало способы общения с поверженным неприятелем.

Они столпились вокруг хиленькой осины и с возбужденным гиканьем кидали камни и палки в центр круга. К стволу дерева толстой грубой веревкой был привязан волчонок. Уже не крошечный неуклюжий детеныш, но еще и не взрослый зверь. Серая всклокоченная шерсть, на затылке стоит дыбом. Уродливые кляксы цвета ржавчины – засохшая кровь. Глухое рычание из пасти, обнажившиеся в оскале клыки. И безжалостная хватка челюстей, оказавшаяся бы смертельной, если бы в пасти была зажата человеческая плоть.

Он не делал даже попыток увернуться от летевших в него камней. Только атаковал в ответ. Прыжок – отбросило назад – снова прыжок – удар о землю – поднялся – прыжок.

Иногда все бывает не так, как надо. Бывает, смех кажется самым отвратительным звуком на свете. Бывает, ты не можешь определить, где люди, а где звери. Бывает, думать о главном не получается, а в голове жужжит целый рой каких-то дурацких ненужных вопросов: откуда он? где его стая? почему один? Бывает, собственные эмоции занимают место ненавязчиво звучащего фона, а на передний план выступают чужие, непрочувствованные, но такие живые и яркие, что именно они кажутся реальными. Когда ты точно знаешь, что бы он сказал, что бы он ощутил, как бы поступил. И это «бы» настолько прозрачно и несущественно, что ты почти слышишь над ухом его разгневанный голос, видишь полные огня голубые глаза, которые почему-то подменяют собой вот эти злые желтые, с рвущейся изнутри ненавистью смотрящие на тебя из середины проклятого круга.

Мне понадобилось примерно десять секунд, пара взглядов и одно звяканье вынимаемой катаны, чтобы воздух наполнился пылью, поднятой с дороги сверкающими теперь уже в отдалении пятками. Я в самом деле знал, что бы Наруто сделал дальше: взмах куная, и серая тень уже неслась бы в направлении леса, но знать и быть – не одно и то же, поэтому я просто кивнул Нара и свернул на свою улицу.

Я не верю снам и приметам. Никакой четырехлистный клевер не превратит гадюшник, взращивающий будущих убийц, в то место, в которое верит Узумаки.

День шестнадцатый

День шестнадцатый

Все-таки тело шиноби – удивительный механизм. Вон, как Хьюга крутится. Ни одного лишнего шага. Каждый жест отточен до такой степени, что кажется, его руки и ноги живут собственной жизнью. Это мир ниндзя. Здесь тело быстрее и мудрее разума. Оно само говорит за человека, своим собственным языком объясняет, что и почему надо делать. Прыжком – уйти от атаки. Ногой в развороте – поразить раскрывшегося противника. Толчком себе за спину – спасти. Дрожью в занесенной руке – не убить. Только потом приходит осознание, почему ты закрыл его собой, почему не смог добить, когда все внутри разрывалось от вопля, что ты должен. Телу не нужно разбираться в мелочах, ему шепнули его лучшие друзья, инстинкты, поэтому оно-то точно знает: так надо. А вот чтобы понять, требуется время. Иногда очень много времени, потому что понять, значит пройти половину пути к тому, чтобы принять.

Момент своего «прозрения» я очень хорошо помню. Пэйну внезапно стукнуло, что Коноха вообще-то крепкий орешек, и просто так ее не взять, а потому имеет смысл постараться договориться. Мне тогда крови хотелось, а не разговоров, но чертов фанатик настоял, чтобы я присутствовал и вел себя прилично.

Со стороны Листа переговорщиков было пятеро: Пятая, Шизуне, Сакура, Нара и Хатаке. Последний занимал в этом фарсе под условным названием «попытка решить конфликт мирным путем» ведущую роль. Что в принципе особого удивления не вызывало. С таким нравом, как у нашей Хокаге, проще играть в русскую рулетку, чем в парламентеров, так что за здравый ум и твердую память в этой компании отвечал именно Какаши. Благодаря этому выбору, все прошло почти бесшумно: без разбитой вдребезги посуды и разнесенных в пыль стен. Пэйн вместе со своим предложением был послан вежливо и даже почти дружелюбным тоном.

И тут это и случилось. Коноховцы уже собирались уходить, как Сакура вдруг передумала, решительно приблизилась к столу, за которым мы сидели, и как-то непривычно жестко уставилась на меня. Затем оперлась ладонью на деревянную поверхность и, по-прежнему не отводя тяжелого взгляда, слегка подалась вперед. И снова опережающая разум реакция организма. Вот напряглись мышцы, приготовились встретить атаку, вот сомкнулись на рукоятке пальцы, правое плечо чуть назад. Тело знает все наперед и никогда не ошибается. Только вот кто же предполагал, что ни быстрота движений, ни сила мускулов от такого нападения не защитит? Когда вместо ожидаемого сокрушительного удара в челюсть ядовитым шепотом влилось в уши:

- А ты понимаешь, что подохнешь без него?

Вот так вот. Коротко и сильно. Со всей дури словами в солнечное сплетение. И не закрыться, и не ударить в ответ.

- Исполнишь свою месть, убьешь Наруто. Потом наймешься какому-нибудь богатею в телохранители. Будешь махать своей катаной и трахать длинноволосых брюнеток. И подыхать. Потому что все, что в тебе осталось живого, это из-за него. А ты, Саске-кун, просто трус, не способный посмотреть правде в глаза.

Я посмотрел. Не сказать, что от этого стало хоть немного легче. Правда, знаете ли, – это такое лекарство, которое можно принимать только в очень ограниченном количестве, а иначе оно и убить может. Вот и меня чуть не прибило.

Обрушилось мощной, неумолимой, расчетливо-жестокой волной, выбило дух, мысли, планы, сорвало черную повязку с лица. Придавило к самому дну, заставив корчиться и тихонечко поскуливать в осознании, что, черт, черт, черт, ничего, ничего уже не будет, как прежде. А потом схлынуло, оставило жалким, безвольным, задыхающимся. Дало время, чтобы заново построить каменные стены и выковать стальные решетки. Только что от них толку, когда это уже там, внутри. Можно отмахнуться, можно проигнорировать, можно попробовать забыть, но все бесполезно, потому что теперь уже знаешь, и от этого не спрячешься. Поэтому-то и бешенство по венам частыми толчками, и кричать хочется, раздирая горло: «Да, сука, да! Ты этого хотел? Этого добивался? Доволен? Подавись, ублюдок! Да, все, что осталось, это ты, это из-за тебя, это для тебя, сволочь!»

Любовь, ненависть, страсть, ревность. Всего лишь эмоции. Вторичные показатели того, что ты все еще жив. Признаки слабости. Это из совсем другой категории.

Воздух, вода, Наруто, пища. Факторы выживания. Непременно действующие обстоятельства. Абсолютная необходимость.

День семнадцатый - девятнадцатый

День семнадцатый

Мы просчитались. По плану визит звуковиков должен был продлиться не больше пяти дней, но когда и что в этой деревне шло по плану? Теперь они проторчат здесь еще дней десять. Отокаге на протяжении пятнадцати минут медовым голосом разливался, что эта поездка как нельзя более подходит для того, чтобы урегулировать весьма непростые отношения со страной Огня в целом и Скрытым Листом в частности, и, хотя он и надеялся на возвращение Учихи в свое селение, он нисколько не обижен, что этого не произойдет, и полностью понимает позицию Хокаге и так далее, и тому подобное.

Надо ли говорить, что старейшины слушали все это, развесив уши? На самом деле, доверчивости в старых лицемерах ни на грош. Просто все надеются, что за время пребывания «гостей» проблема по имени Учиха Саске устранится сама собой. Ну, или ее устранят, что по сути одно и то же. Ведь пока никто не видит и все молчат, можно все, не так ли?

В общем, вся эта ситуация повлекла за собой очередные нудные посиделки у Пятой. Хокаге и Сакура жужжали что-то том, что надо усилить мою охрану, увеличить количество наблюдающих Анбу, ограничить мои перемещения, Какаши изредка вставлял какие-то комментарии, Нара лениво вздыхал, а я рассматривал стоящий на подоконнике горшок с цветами.

Большой такой, аляповато раскрашенный, глиняный горшок. Глядел я на него, глядел, а в голове крутилось недоуменно-удивленное: «И что это за безвкусица?»

Вот малиново-алая полоска окаймляет низ горшка, прямо над ней выступает зубчиками синяя лента, а горлышко охватывает волнистая апельсиново-рыжая. А вот прямо вдоль линии, по которой граничат оранжевый и синий цвета, ползет маленькая зеленая букашка. Крылышки у нее темнее, чем остальное тело, и на солнце блестят, как бутылочное стекло. Вот она, медленно перебирая лапками, продвигается немного вверх, на секунду замирает, а затем с негромким, но раздражающим гудением взлетает и уносится прочь в открытое окно.

Я повернулся к Хокаге. В комнате стояла тишина. По всей видимости, стояла она тут уже давно и уходить никуда не собиралась. Я прокашлялся. Присутствующие по-прежнему смотрели на меня и молчали каким-то особым сочувственным молчанием. Точно мазню бледного разглядывали: с эдаким легким интересом и вежливым сомнением, как бы спрашивая: «А что бы все это значило?».

Ответил бы я им, что это значило, да ведь сами не рады будут. Своих рогатых лучше держать при себе – это я с детства усвоил. У других собственные есть – им чужого не надо. И каждый сам выбирает методы борьбы с ними: кто-то уходит в глухую оборону, кто-то идет на подкуп, а кто-то бьется в кровь, сбрасывая тяжелый панцирь и подставляя ранимое, беззащитно-нежное безжалостным острым клыкам. А какая, по сути, разница? Ничего ведь не изменится - прошлое не вырвешь, как страницу из надоевшей книги.

Только вот порой назло доводам разума и призывам гордости пробуждается внутри что-то тайное, постыдное, тщательно хранимое даже от себя самого. И хочется тогда подойти вплотную, прижаться лбом к теплому лбу и прошептать в обветренные губы: «Пожалуйста, забери их». И впитать кожей чужое тепло, силу, уверенность. И поверить, что это не конец. Потому что в конце все обязательно будет хорошо*.

* Фраза придумана не мной. Стырено из подписи у Uzumaki_kid и немного изменено.

День восемнадцатый

Все как всегда. Все по-прежнему. Сакура по-прежнему выбирает меньшее из зол, Какаши по-прежнему опаздывает, Нара по-прежнему женат. Последнее, кстати, неудивительно. Он как-то сказал, что с такой женой проблематичный статус «разведен» приравнивается к еще более проблематичному статусу «мертв». И намекал он явно не на смерть от разбитого сердца. Так что величайший мыслитель Конохи радуется каждому дню своей счастливой семейной жизни.

Что еще сказать? Солнце по-прежнему светит, и Наруто по-прежнему нет.

Мне скучно. Боги, как мне скучно. Жизнь застывает на месте, кругом только иллюзия движения. Дом – кабинет Пятой – полигон – дом. Серая муть прячется за каждым поворотом, в каждом закоулке. Она скрывается в пыльной листве, тусклом блеске катаны, фальшиво уверенной улыбке Сакуры, в лицах чужих, в лицах своих. Другие ее не замечают, но я чувствую – она здесь. Интересно, видят ли ее Хатаке, Ибики, та же Пятая? А может, и неинтересно вовсе.

Усталость засела как заноза где-то глубоко внутри. Ешь, спишь, а она все время с тобой, никуда не делась. Не отдашь ведь на подержание.

Сакуре не нравится мое состояние. Мне оно тоже не нравится, но я же молчу, ни к кому не лезу. Она щупает пульс, рассматривает зрачки, складывает какие-то незнакомые печати. Мне прямо-таки смешно делается. Словно девчонка-несмышленыш решила поиграть в целителя. Хотя какая она теперь девчонка? Я плохо помню соседских девчонок, но у них вроде были яркие платьица, веночки на головах и смех колокольчиком. А у Сакуры напряженно сведенные брови и пара шрамов на левом предплечье. Когда она сидит так близко, эти тонкие, неровные, чуть выпуклые линии хорошо видны. И еще она очень редко смеется. А меня это по-прежнему не трогает.

Говорю же: все как всегда, ничего нового.

День девятнадцатый

Узумаки вернулся. Я просто поверить не могу, что еще вчера жаловался на скуку.

По возвращении нашего национального героя вылечили, отогрели, накормили и любезно ввели в курс недавних событий. Старая ведьма, которую по какому-то идиотскому недоразумению сделали Хокаге, не пожелала слушать вопли разгневанного Наруто и оказала еще одну любезность. На этот раз мне. Она не только просветила его относительно того, что он пропустил, так еще и поведала, по чьей милости.

А теперь представьте себе, как это аукнулось мне. От криков «Вылезай, урод, я тебя убивать буду!» мне заложило уши. Дверь, в которую этот горлопан ломился, спасло только чудо и добротные петли. А уж что мне потом пришлось выслушать! Влетел, кулаками трясет, а у самого рука забинтована – болван опять использовал то придурочное дзюцу. Нет, ну как только наглости хватает! Сам ничьих советов не слушает, а еще на меня орать пытается. Ясно же было сказано: руку потеряешь, идиот. Но Узумаки же у нас выше каких-то там медицинских указаний, ибо законы природы на него не распространяются. Это все для нас, смертных, а носитель Девятихвостого к этой категории не относится. Он всегда готов: хоть верхом на коня, хоть задницей на ежа.

Не знаю, почему так меня это его ранение очередное взбесило, но через минуту я был почти так же зол, как мой незваный гость. Наорались мы всласть.

- Ты, - вопил он, - как смел даже подумать о таком? Какого хрена тебя судят, а я где-то шляюсь?!
- Вот уж не знаю, кретин, какого хрена ты шлялся. По идее ты должен был миссию выполнять.
- Не пудри мне мозги!
- Да тебе пудрить нечего, идиот.
- Чего? Да что за чушь ты несешь? Мне надо было рядом быть!
- Зачем? Тебя, что ли, в Звук отправить пытались?
- Затем, что мне не все равно!
- Ну вот а мне все равно. Это не твое дело. Ты мне не брат и не сват, так что отвали.

Я это последнее и говорить не хотел – само с языка слетело. Слишком долго учился по самому больному бить, чтобы враз отвыкнуть. Он так посмотрел - мне тошно стало. И чувство такое странное. Будто на веточку сухую наступил, и тихий хруст бритвой прошелся по подреберным мышцам – не вдохнуть. Не-по-пра-ви-мо.

Я подумал, что он дальше и спорить не станет, а он ничего, буркнул только:

- Ну и ублюдок же ты, Саске. Я иногда сам не понимаю, почему.., - так фразу и не закончил, рукой махнул и сказал:
- Мне плевать, что ты там себе удумал. Я не для того твою задницу в Коноху притащил, чтобы какие-то безмозглые звуковики тебя забрали. Так что даже не надейся, что я им это позволю. Понял?

И вроде все в порядке. Фыркнул, дверью хлопнул, уходя. Лишь в глазах что-то не то. Болезненно беззащитное не то. Я опустился на бывший когда-то единственным стул и просидел на нем, не вставая, до ночи. Сидел и думал.

Сколько таких вот хрупких веточек в нем уже поломали? Сколько из них уничтожил я сам, своими руками, словами, поступками? Сколько их еще осталось? Мне бы сберечь эту уязвимую ранимость, спрятать, чтобы никто не нашел, никто не обидел, а я… а я как все, остальные, чужие, а я по живому, чувствительному, а я…

День двадцатый - двадцать четвертый

День двадцатый

Только полный идиот начинает курить в сорок лет, если до этого и в руки ни разу сигарету не брал. Нет у тебя дурных привычек – вот и не заводи их. Мне, правда, не сорок, но искать Узумаки я все равно не пошел.

Что тут можно сделать? Пасть на колени и слезно вымаливать прощение, давясь рыданиями и вспоминая прошлые грешки? Больно за многое пришлось бы извиняться, так что нечего и пытаться.

День двадцать первый

Снова остался дома - взялся за уборку. Уборка плавно переросла в полномасштабную войну с квартирой. Я пытался привести ее в порядок, а она – отчаянно сопротивлялась. Веник валился из рук, одежда, прежде аккуратно лежавшая в шкафу, обнаруживалась в самых непредсказуемых местах, а потом таким же непредсказуемым образом исчезала, стулья падали, как только я пробовал на них взобраться, и я, соответственно, падал вместе с ними. Попытка вымыть посуду обернулась потерей двух чашек и одной тарелки. Чашки упали со стола, когда я случайно задел их локтем. Тарелку я разбил уже намеренно. Об стену.

И тут как накатило: и усталость, и раздражение, и серая мутная безысходность. И все вокруг снова пустое, ненужное. Люди по улицам ходят - глупые, собаки лают - бешеные, солнце светит – тоже тупое, а я так вообще круглый дурак: сижу на полу и пялюсь на разбитую посуду.

От нее только кусочки остались - белые, с молочным глянцевым блеском, по месту раскола края неровные, острые, с зазубринами, и так близко – руку протяни. Только не хочется. Теперь хочется уже другого.

Ерундой ведь занимаюсь. Сам с собой в прятки играю. «Кто не спрятался – я не виноват!» А кто, спрашивается, виноват? Куда прятаться?
Хотя какая сейчас разница. Зализывать раны, накладывать швы и вправлять конечности надо, пока еще есть время. А когда темнеет в глазах, немеют руки, а вместо слюны сглатываешь собственную кровь, времени не остается: оно идет не на секунды – на вдохи.

В такие моменты те, кто верит в Бога, вдруг вспоминают о душе, зовут священников, о чем-то просят, с кем-то прощаются. Молятся, хватаются трясущимися руками за родных, силятся выцарапать у жизни еще кусочек тепла. Люди стонут, люди плачут.

Мы не люди. Мы - шиноби. У нас есть целый свод правил для каждого случая жизни, и если понадобится - смерти. Мы не стонем, не плачем, мы не верим. И когда жадная черная бездна приглашающе распахивает объятия, когда на губах дрожит предпоследний вдох, мы все еще помним, что надо делать.

Я поднялся с пола и выглянул в окно. Солнце светило высоко, было время обеда, а значит, Наруто наверняка ошивался в Ичираку. Я убрал осколки, переоделся и вышел, заперев за собой дверь.

Настоящий шиноби всегда забирает своего убийцу с собой.

День двадцать второй

Погода, видимо, решила в очередной раз нас порадовать. Устроила любимое развлечение коноховских ниндзя - испытание сверхвысокими температурами: выживают только самые стойкие. Звуковики оказались «не самыми» - сбежали подальше от враждебно настроенной природы и не менее враждебно настроенной Хокаге.

Та вздохнула с облегчением, убрала половину приставленных ко мне Анбу. Сакура повеселела и переключила внимание на своих незадачливых поклонников. Все чудесно – тишь да гладь в нашем омуте.

Сегодня вот собирались почти всем выпуском в Ичираку, праздновали непонятно что. То ли долгожданное отступление вражеских сил, то ли рождение новой парочки. За последнее говорило то, что Сай и Сакура пришли вместе. За руки они не держались, целоваться – не целовались, но только порог перешагнули, стало совершенно ясно – пара.

Я немного удивился даже: был уверен, она выберет толстобрового. Он ведь упорный. Почти как Наруто.

Тогда, по возвращении, помню, тоже не верил. Думал: он ведь всего добивается, как же так? А она сказала: «Не хочу оставаться второй». Я тоже не хочу, но у Узумаки первое место занято, и не мной, как догадывалась Сакура. И не ею, как боялся я. А сам-то он ни о чем не догадывается, ничего не боится – он улыбается.

И сегодня улыбался - лучезарно – снова, как всегда. Так, что новоиспеченная возлюбленная любителя топиков ему поверила. Я тоже поверил – почти. Почти, потому как в отличие от других у меня есть тайна, самый большой секрет, благодаря которому Наруто меня никогда не провести.

Секрет этот мой банален до идиотизма: просто он всегда со мной. Мелькает светлым пятном на периферии зрения, смехом бьет по барабанным перепонкам. Я его всего знаю, не потому что умею смотреть, а потому, что не умею не смотреть. Мог бы энциклопедию составить, наверное. «Тысяча бесполезных фактов об Узумаки Наруто». Расписал бы там, какой он весь – нараспашку, настежь, наружу, как невозможно, непростительно он открыт. Как он откидывает голову, как жмурит глаза, как ест свой чертов рамен, словно удав жертву заглатывает. Как он смотрит.

Смотрит – и я падаю, не успеваю ухватиться и не знаю, за что.

Смотрит – и я думаю: «Да, вот так, на меня, только на меня».

В общем, ладно. Сходить с ума надо тихо и с достоинством. А то набегут сочувствующие да советующие, большее унижение и представить сложно. Так и вижу: Какаши многозначительно усмехнется, Пятая игриво подмигнет. Мне же стоит подойти к зеркалу и покрутить пальцем у виска.

День двадцать третий

Всегда подозревал, что Наруто неравнодушен ко всякому сирому и убогому сброду. Хлебом его не корми – дай спасти чью-то заблудшую душу. Или чью-то никому не нужную жизнь.

Застукал его вечером, после тренировки, когда он пытался накормить моего старого знакомого. Того самого: серого, зубастого и с хвостом. Волчонок оказался подарком какого-то не в меру тупого богатея своему сыночку. Естественно, когда сыночек «наигрался» с подарком, читай: когда до недалекого умишка дошло, что приближение к «игрушке» чревато потерей конечностей, интерес угас. Кормить мятежника, разумеется, тоже никто не стал – пальцев у хозяев, конечно, много, но терять их все равно обидно. И вот теперь дитя дикой природы сидело на цепи и гордо подыхало.

На самом деле, зрелище не из приятных даже для тех, кто вдоволь нагляделся на смерть. Одно дело, все-таки, когда людишки друг друга калечат, а другое - когда ни в чем не повинное животное мучается. Ну, да, клыкастый, кусачий, опасный, не подойдешь к нему – так зверь же. В этом его винить?

Не знаю уж, сколько он голодал, но ему явно недолго осталось. Шерсть свалялась, раны от ударов заживали плохо, глаза помутнели – все признаки налицо. Но самое забавное, он продолжал рычать. Глухо, правда, из последних сил, но так, чтобы любой подошедший слишком близко услышал и унес ноги в обратном направлении. Очевидно, тактика действовала вплоть до настоящего момента. А потом пришел Наруто.

Я решил, что представление обещает быть интересным, так что отошел в тень и принялся наблюдать за развитием событий. Все происходило примерно так, как я и предполагал: чем дальше лез Узумаки, тем громче становились угрожающие звуки, издаваемые волчонком. Узумаки плевал на угрозы и продвигался вглубь чужой территории, звереныш наплевать на маневры Узумаки не смог и решил напугать нарушителя границ широким оскалом. Не то чтобы я сомневался, но… в общем, не помогло.

Теперь уже ночь, я дома, ворочаюсь в кровати, пытаясь хотя бы задремать. И ни черта. Да что такое, честное слово? Ничего особенного не случилось, вроде, а вспоминается. Сон бежит от меня, а я занимаюсь сочинительством-описательством.

Зверь-таки укусил Наруто. Вцепился в ладонь и не выпускал, уже и кровь потекла струйками к запястью, так глубоко клыки вошли, а он все не разжимал челюсти. Наруто даже отдернуть свою конечность не пробовал, не то что предпринять что-нибудь посолиднее. Просто стоял рядом на коленях и неловко, левой рукой гладил по загривку.

В итоге волчонок съел все, что Узумаки ему притащил и, наверное, не отказался бы и от добавки. К вольностям, которые его благодетель позволил, он отнесся, мягко говоря, неодобрительно, но с самим присутствием, насколько можно было судить, смирился. Разрешил быть рядом.

Какой урок я для себя извлек - так это то, что ни к чему хорошему подглядывание не приводит. Только к бессоннице, а она в разряд «хорошего» не входит. Насмотришься на всякое, а потом лежишь, в потолок пялишься. Где логика в этом мире? После физических упражнений сонливость должна наваливаться в момент, а ее нет как нет. Волк должен жить в лесу, а он сидит на цепи, как шавка дворовая. Неудачник должен оставаться неудачником – жалким неумехой, балластом, а он… вот он какой.

Глупо все это. Надо бы выкинуть дурацкую писанину, примчаться к нему, сцапать за грудки, прижать к стене и хоть раз добиться ответа. Ну что в тебе? Ты шумный, хвастливый, неуклюжий, ты неправильный, так что в тебе? Что в тебе есть такое, что все поломанные да нецельные к тебе ластятся и носами в ладони тычутся?

Хотя чего тут. Наверное, в жизни просто нет логики - Наруто тому прямое подтверждение. И если подумать, я, пожалуй, тоже.

День двадцать четвертый

Как там говорят: это было бы смешно, если бы не было так грустно.

День выдался крайне насыщенный, со своими плюсами и минусами. Плюсы: я неплохо развлекся. Минусы: кажется, у меня сломано ребро, а это значит, опять переться в обитель белых халатов. Жуткое невезение.

Нападавших было шестеро. Я сначала подумал, со зрением что-то, или просто в засаде остальные засели. Но нет, всего шестеро. Мое тщеславие удара не выдержало и пошло трещинами.

Но если серьезно, как только можно быть настолько беспечными? Анбу они свалили каким-то звуковым гендзюцу и надеялись быстренько разобраться с беззащитным мной. А я что-то еще говорил про небрежность коноховских ниндзя. Куда там, эти идиоты побили все рекорды тупости. За что и поплатились.
Но это так, прелюдия. Настоящая драма началась позже.

Пятая даже бушевать не стала. Поглядела только прицельно-остро и вздохнула. Потом махнула рукой, дескать: располагайтесь, и, не скрываясь, в открытую потянулась за бутылкой. Сакура тихонько ойкнула. Видно, поняла, что разговор будет серьезным.

Он в общем-то и был таким. Не знаю, это трудно описать. Будто пьеса закончилась, и актеры смыли грим. Никаких больше вокруг да около, все прямо в лоб. Усталая Хокаге, напряженная Сакура, Какаши без порноромана, я с залеченными ребрами и Наруто. У Наруто на воротнике виднелось темное пятно, наверное, ел, как всегда, неаккуратно; Сакура хмурилась и все время поправляла прядку волос за ухом - неясно, зачем, она ровно лежала; Какаши сидел неподвижно, лица его я не видел, потому как смотрел на испорченный воротник Узумаки. Придурок вечно такой неуклюжий.

Хокаге говорила: у нее хорошая дикция. То ли от природы, то ли с годами выработалась: по должности ведь надо. Так вот, она говорила, и я ее очень хорошо слышал. И видел все тоже очень четко – особенно пятно на куртке Наруто. Комната - яркая картинка, а в ней столько мелочей, что не знаешь, за что зацепиться: и розовая прядка, и чуть прищуренный карий глаз и… Хочется все успеть разглядеть, и все запомнить, а если все не получится, то хотя бы то пятнышко...

А Хокаге продолжала. Про то, что произошедший случай обязательно повторится, и даже она не может гарантировать мне безопасность, что угроза существует не только со стороны ниндзя соседних деревень, но и моих – тут я смеялся – моих односельчан, и что, если мы не придем к определенному соглашению, то их попытки однажды увенчаются успехом, и что… Она бы много еще чего сказала, но тут до Наруто дошло, к чему она клонит, и началось. Сценарий до боли знакомый, я мог предугадать каждую реплику.

- Но мы сумеем защитить Саске! Я перееду к нему и прослежу, чтобы…
- Ты шиноби, Наруто, а не нянька. Миссии кто за тебя выполнять будет?
- Да плевать мне на миссии! Саске…
- К тому же, даже твое постоянное присутствие не даст…
- Мы что-нибудь придумаем!
- Наруто, выслушай меня.
В голосе пятой такая усталость звучала, что даже Узумаки резануло.
- Ситуация очень сложная. Защитить Саске сами мы не в состоянии, - Наруто было открыл рот, но Хокаге так по столу треснула, что чашка слетела. – Не перебивай меня! Повторяю: не в состоянии. Чакроподавляющие браслеты с него тоже никто не снимет еще три года, а за это время его десять раз прибить успеют.
- Я не дам, - придурок пробурчал себе под нос и нахохлился. Пятая умолкла. Повернулась ко мне.
- Саске…

Стыдно вспоминать, но я застыл. Окаменел. Примерз к месту. Это все я пишу тут, подбираю красивые слова - черные значки на белой бумаге, а как передать, что чувствуешь, когда ты наконец нос к носу с неотвратимым? Когда осознаешь, с болезненной, тошнотворной отчетливостью осознаешь, что вот сейчас она спросит, ты ответишь, и все кончится. И сомнения, и злость, и дурное помешательство, и что там еще – все-все, связанное с ним, закончится насовсем. Потому что просто не будет места этому, потому что его не будет. Ты с ним – нераздельное, стальными швами скрепленное, спаянное – ты с ним – глаза в глаза, плечом к плечу – ты с ним – на двоих кровь, боль, страх – сейчас все это закончится!

- Что Вы предлагаете?
- Мы снимем браслеты, и ты покинешь деревню. Гнаться за тобой не будут – оправдаемся недостаточными силами, скажем, не полностью восстановились. Ты будешь свободен.

Яркость мира, вспыхнув в последний раз, угасла. Мучительная агония моей раненой жизни подошла к своему естественному финалу. Сил не осталось. Я кивнул.

День двадцать пятый - двадцать шестой

День двадцать пятый - двадцать шестой смотрим в комментариях.